Перейти к содержимому

Онлайн-рубрика «СВОЯ ПЕСНЯ». Рассказ «Ефим Аппетит» Евгения Самохина

Продолжаем публиковать произведения, присланные на Открытый литературный конкурс «Своя песня» им. В.И. Юровских, учреждённый Центром русской народной культуры и Общественным движением «За культурное Возрождение» в 2009 году.

Сегодня предлагаем вашему вниманию рассказ «Ефим Аппетит» Евгения Самохина из Катайска.

ЕФИМ АППЕТИТ

Жил в нашей деревеньке один мужичек, которого все звали Ефим Аппетит. Невысокого роста, подвижный, с плешивой головой, с азиатским разрезом глубоко посаженных глаз. Нет, это была у него не фамилия, а прозвище. В деревне у каждой семьи было своё прозвище. Да и как можно было различить, если в ней четыре человека носили одинаковое имя и фамилию: Антропов Николай Фёдорович и все они были механизаторы. Вот и звали одних Кукушата, других Макашата, а третьих Заозёрные, а были ещё и Пестери, потому что их дед плёл из тальника корзины, или пестерюхи, как называли по-деревенски.

В бухгалтерии они каждый имел свой порядковый номер, а почтальонка уже знала по обратным адресам к кому из них пришло письмо. А если обратный адрес появлялся новый, то она приносила его в конюховку, где проходила разнарядка на работу, для выяснения кому пришло письмо, У Ефима была очень редкая и труднопроизносимая фамилия Драгомерецкий. А по отчеству Кузьмич его называли крайне редко.

Да и вообще полностью по имени и отчеству величали в основном начальство. Появился он в деревне где-то в начале пятидесятых, когда тётя Дуся привезла его откуда-то с Урала, когда отдыхала по профсоюзной путёвке в санатории не то "Тургояк", не то "Увильды". Женщиной она была вдовою и после похоронки на мужа в одиночку содержала хозяйство, в котором были и корова, и свинка, куры и даже индюки. Высокая и дородная, с сохранившейся стройной осанкой она на целую голову была выше своего новоиспечённого избранника. Откуда он был роду-племени, никто не знал, да и особо и не допытывался. Живёт себе человек и ладно, главное никому не мешает. Сам же он кроме того, что был в трудармии, где работал на добыче апатитов и по брони не был взят на фронт, ничего больше и не рассказывал. Зато о чём бы мужики не вели разговор, какой бы темы не касались, к месту, или не к месту, постоянно вставлял:

– Вот, когда я работал и был на апатитах, то у нас было так-то и так-то.

Вот с той поры его и стали звать Апатитом. А Аппетитом он стал позднее, когда, будучи в гостях у кого-нибудь из односельчан, на приглашение сесть за стол и разделить трапезу с хозяевами, он непременно произносил одну и ту же фразу:

– Отчего же, отнюдь, у вас так вкусно пахнет. А то моя Евдокия одну картошку в обмундировании варит.

А когда поест, обязательно добавит:

– Спасибочки! Вкуснятина! Ум отъешь, как аппетитно!

Мужик он был с хитрецой. К работе относился ни шатко, ни валко. Дело делал что поручат, а на липшее – не взыщи. Всегда ходил в кирзовых до блеска начищенных сапогах и в неизменной форменной фуражке с твёрдым блестящим козырьком, какие носили железнодорожники и связисты. В такой же он и прибыл в деревню. До выхода на пенсию, обслуживал все механизмы на зернотоке, в машинно-тракторной мастерской и на животноводческой ферме, где всё у него всегда вертелось и крутилось.

Хозяин он был никудышный. Укажет Евдокия, какую работу надо сладить – сделает, да и то спустя рукава. Скажем надо упавшее прясло поднять, подопрёт его укосиной и ладно.

Даже когда надо заменить черенок у лопаты или у другого какого шанцевого инструмента, заострит черёмуховую прямую палку, даже не ошкурив её хотя бы с двух сторон, чтобы быстрее просохла. Начнут мужики указывать, дескать неудобно же так, руки смозолишь. А он в ответ:

– Ничего, потянет. Так даже лучше, в руках не вертится.

А вот топорища у него все были как на подбор. Изящные, прочные, очень удобные в работе. К изготовленью их он подходил весьма тщательно. Загодя подбирал берёзовый витиеватый комель, колол его, просушивал в тени, затем вытёсывал ровную плаху, вычерчивал угольком контур, и начинал не спеша тесать топором. Закончив этупроцедуру, брал в руки острый ножик, который служил только для этой цели и начинал доводить топорище до нужной кондиции, снимая мелкие стружки. Потом в ход шёл драчёвый напильник, стёкла. Завершалось действо наждачной бумагой. Такое изделие было приятно взять в руки и поэтому почти все мужики имели на руках специальный плотницкий топор с изготовленным им топорищем. Денег за работу он никогда не брал, хотя на изготовление тратил много труда и времени. А так разопьют бутыльчошку да и, делу край.

Так же серьёзно он подходил и к рыбной ловле. Рыбачить сетями, неводом, мордами и витилями он не признавал. А ловил только удочкой. У него самого первого появилось складное удилище, сделанное из тоненького молодого стебля сосны и обрезанных медных охотничьих гильз разного размера. Водилось великое множество крючков, лесок, каких-то самодельных блёсен и других, неведомых до него в деревне прибамбасов. Рано утром, до работы, уходил он на реку, где под крутым берегом было оборудовано специальное место, с удобной сидушкой и рогатинками для удилищ. Для лучшего спуска были излажены ступени, которые чтобы не обваливались и не обсыпались, были заботливо оплетены тальником между вбитых в берег колышков. Без рыбы он ни зимой, ни летом не возвращался. Причём, почти всегда приносил крупняк: лещей, язей щук, не говоря уже об окунях. О мелкой рыбёшке я совсем молчу. Ни у кого не клюёт. А он, как заговорённый, всегда с рыбой. Встанут мужики или ребятишки на его место – всё равно пусто, не клюёт и всё. Начнут его расспрашивать, что, да как, а он улыбнётся в ответ, пожимая плечами:

– Ловить надо, да и всё.

Как все рыбаки любил прихвастнуть, да не задерживалось и прилично соврать при удобном случае, особенно по пьяному делу. В самом начале по приезду, как-то на рыбалке под-ушку начали рассказывать про рыбу, как её лучше приготовить, что такое тройная уха. Он тогда и поделился:

– Вот когда я был в трудармии на апатитах, приехал однажды генерал. Вызывает меня начальник и говорит, чтобы я наловил рыбы и приготовил тройную уху. Ну, значит, наловил я окуншпек, ершей, щук, нельмы. Сначала сварил нечищеную мелочь, затем щурогайку, а потом уже и нельму. Вынул рыбку, подсолил. Генералу так понравилось, что он через неделю снова прикатил. Аппетитно!

Ну мужики поверили, бывает такое в жизни. Потом уха варилась уже из лещей. Позднее из одной щуки, ещё позже уже из язей, налимов, стерляди, тайменя и из других пород, о которых стоило только завести разговор. Мужики, зная это, часто шпакурили, подначивая его, подводя к новому вранью.

– Расскажи нам, Ефим, как ты варил генеральскую уху. Что-то подзабыли. Как там с генералом?

Тот начнёт. Когда дойдёт до названия рыбы, те остановят его:

– Так ты же, Аппетит, тот раз не из этой рыбы варил. Из другой. Чего врёшь?

Он потом махнет рукой:

– Да ну вас, ест твой нять!

Эта присказка сопровождала его всю жизнь и если другие мужики были не прочь ввернуть в свою речь крепкое словцо, то он ограничивался этими словами. Ударит ли невзначай молотком по пальцу или набежит ненароком на угол, вымолвит в сердцах:

– Ах, ты ест твой нять!

Этой же фразой пользовался он и когда, угощая лошадь или корову краюшкой хлеба с солью, гладя и лаская скотину по прижавшейся к нему с благодарностью морде. Кстати сказать, да и мужики в те годы на людях почти не матерились, не говоря уж о бабах.

А ещё он любил подшивать валенки. Наденет брезентовый фартук, насучит ниток десятого номера в несколько слоев, натрёт их варом, затем мылом, чтобы легче продевались, и пришивает аккуратно шилом с крючком. Шов всегда получался ровным, стежок к стежку. На запятник или на другое какое место, где тонко или уже протёрлось, пришьёт кожаную заплатку. Потом войлок подрежет острым ножом-косячком, и таскай. Поэтому многие женщины приносили свои валенки к нему на ремонт и, зная о том, что денег он не возьмёт, рассчитывались с ним жидкой, но крепкой валютой, чем вызывали большое ворчание Евдокии. Выпить он был всегда не прочь, поэтому с запашком ходил частенько, но работу никогда по этой причине не прогуливал. Бывало на праздниках или по другому какому поводу переберёт липшего, затянет непонятную песню про парнишечку, состоящую из одной только постоянно повторяющейся строчки, подхватит его Дуся под белы рученьки и непонятно как уведёт, или унесёт на койку, где он тут же заснёт, по-детски причмокивая губами.

После пенсии, зная его доброе отношение к животным, пригласил его директор школы к себе на работу конюхом. Через неделю Аппетит обратился к нему с просьбой перевести держать лошадь на своё подворье. Директор дал согласие. И конюху ближе, и, лошадь под постоянным приглядом, и уход проще. А вот бухгалтер, как и все из этого сословия, тут же увидела крамолу. Дескать, на казённом сене будет всю свою скотину кормить. Одним словом не пошло у него с этой бухгалтершей. Особенно когда начиналась пахота огородов или копка картофеля. Учителям всем надо помочь. Душной родне, соседям, а расчёт известно какой. Но уже после третьей или четвёртой семьи Ефим почти никакой. Лошадь его сама домой привезёт, а народ в скандал, дело стоит. Тут ещё бухгалтер с завучем:

– Увольнять надо!

Как-то раз после такой промашки вызывает его директор и предлагает:

– Вот что. Ефим Кузьмич, не оправдал ты моего доверия. Бери бумагу и пиши заявление. Я думал ты мужик. Настоящий мужчина должен быть гладко выбритым и слегка поддатым, от него одеколоном должно пахнуть. Ты бы не пил у всех и всё сразу, а прибирал куда-нибудь про запас. У тебя бы каждый день было что потребить. А так всё. Лошадь мы продадим, а на вырученные деньги купим грузовой мотороллер. Хлопот меньше, пусть завхоз ездит.

Взмолился Аппетит, горючими слезами:

– Делай, Иван Сергеевич со мной что хочешь, но Карьку не продавай! Мне без Карьки не можно. Пропаду я. Да и он как без меня?

Ладно, что завхоз заступился, оставили на работе. С той поры всё у него стало тин-топ. И выпить всегда есть, и дело спорится. Съездил Аппетит в какую-то деревню, приглядел там легкие санки-кошевку и уговорил директора приобрести их. Потом у цыган выменял на что-то старинную, с медными бляшками, нарядную узду, сбрую и стал возить только директора, особенно в район на совещания, на зависть директорам других школ.

Приедет Ефим на работу, переделает все необходимые дела и ждёт дальнейших указаний в каморке у завхоза, слушая радио и читая подшивку газет. Вечерком заедет к старым знакомым в конюховку, поделится с ними новостями. А память у него была цепкая, излагал он всё просто и доходчиво.

Даже секретарь парткома, направляя еженедельно на политинформации людей, не раз говорил:

– В МТМ можно и агитатора не посылать. Там Аппетит вперёд нас всё оповестит.

Ушёл он из жизни неожиданно и тихо. В субботу как всегда, помылся в баньке, попаужнал, а в воскресенье уже не проснулся. И как-то сразу осиротела деревня. Как будто чего-то не хватает. Всё так, да не так: и коровы мычат по утру, и петухи перекликаются разными голосами, и собаки брешут по-старому. Соберутся мужики на толковище, посудачат. Закурят. Потом кто-нибудь сделает глубокую затяжку, сплюнет, табачную крошку, тяжело вздохнёт и молвит:

– Вот она как, жисть…

Так и в механизме: стоит только выпасть какому-нибудь винтику или болтику, или ослабнуть маленькой гаечке и вот он уже застучал, заскрежетал, а то и вовсе остановился.

Яндекс.Метрика